Пути изменения слов причудливы и многоразлич­ны. Вы видели комариный танец в теплый июль­ский вечер? Никогда не знаешь, как и куда метнется комар — ажурное существо, парящее в облаке себе подобных. Траектория полета определяется тыся­чью непредсказуемых условий.

Слова похожи на такое невесомое облачко. Они все вместе, но каждое и само по себе, во всем своем совершенстве: вот так оно произносится (это его фо­нетическая сторона), так оно образуется от других слов (это его словообразовательные отношения), так оно изменяется по формам, присоединяясь к другим словам в предложении (это его грамматиче­ские формы). А вот так это слово расцветает всеми гранями своих значений, если вокруг нет ни одного похожего или равного ему, или смиренно пригасит внутреннее свое свечение, если по соседству ока­жется более точное, более гибкое слово. Тогда мы говорим о лексическом значении слова, а шире — о семантических связях слов. Семантических — зна­чит смысловых; термин семантика восходит к древнегреческому семантикос (обозначающий). И верно, слово не отражает предмет непосредственно, оно только обозначает его условным символом.

Слова любого языка составляют сложную, раз­ветвленную систему знаков.

Слово — двусторонний знак: оно имеет форму, которая изучается грамматикой и фонетикой, и зна­чение, которым занимается семантика. Форма слова условна по отношению к его значению. Почему, в самом деле, мы произносим стол, чтобы обозначить понятие «стол» и тем самым представить реальный предмет — стол? Почему мы при этом не произ­носим другого набора звуков, например, подобно чехам и полякам, — стул, или, подобно украин­цам, — стил? А потому, что для современного рус­ского человека ряд звуков стол связан с обозначени­ем понятия «стол», тогда как для обозначения того же понятия поляк пользуется рядом звуков стул, а украинец — рядом звуков стил.

Выходит, что связь звучания и значения слова весьма условна и сама по себе может изменяться. Так, кстати, и случилось в польском и украинском языках: общее славянское стол со временем в поль­ском превратилось в стул, а в украинском — в стил. Звуковая форма слова изменилась, причем в каждом языке по-своему, а общее значение сохранилось.

Однако в каждом данном языке в данную истори­ческую эпоху связь формы и значения слова являет­ся постоянной и обязательной для всех, кто на этом языке говорит.

Изменения в языке могут происходить по разным причинам. Изменяются разные стороны слова —

этого сложного целого. Изменяется звучание слова, его морфологический состав, его место и ранг в со­четаниях с другими словами и в предложении, его значение.

Чаще всего значение слова сужается. Постепен­но ограничивается число сочетаний, в которых это слово может выступать. Так происходит потому, что в языке постоянно отрабатываются средства наибо­лее точного, а следовательно, и однозначного выра­жения мысли.

Здесь мы снова обращаемся к древнерусским текстам и находим такие сочетания:

«Имамъ же два супруга воловъ...»

«Вы в напастехъ утеха и в темници освобожде­ние, супруго Борисе и Глебе!»

«Повелевають нам гонити десять супругь»

И волы в упряжке — супруги, и братья — тоже супруги. Странно, в современном русском языке это слово обозначает семейную пару, мужа и жену. Наши же тексты передают исконное значение слова: пара в одной упряжке. Два вола в одной упряжке, два брата, погибшие одновременно и за одно дело; наконец, двадцать упряжных животных, которых нужно пригнать из стада,— это все супруги. Соеди­нены навечно каким-то чисто внешним образом.

Супругь — того же корня, что и упряжка, эти корни различаются только чередованием гласных. Да и слова упряжка в то далекое время еще не было, как раз слово супругь его и заменяло. Только тогда, когда из слова упряжь возникло новое упряжка (а в говорах — супряга), супругу пришлось потес­ниться. Сохранилось только одно из переносных значений: супруги — это муж и жена. Да и в этом значении мало кто употребляет это слово в речи, потому что со временем оно получило нежелатель­ный оттенок — либо слишком торжественно, либо иронично. Не все, может быть, согласятся с этим, но слово все-таки на наших глазах «стареет», увя­дает, как цветок без воды. Все чаще и чаще говорят семейная пара или как-нибудь иначе, но только не супруги. Этого слова избегают.

Таково естественное движение всякого слова, со­хранившего одно-единственное, самое-самое узкое значение, которое вдруг оказывается и не самым важным.

Исчезло в современных отношениях противо­поставление отца и матери всем прочим членам се­мьи — домочадцам, и язык чутко отреагировал на это изменение: слово, старое и хорошее слово оста­лось не у дел. Изменилось наше отношение к нему. И в словарях оно получило стилистическую помету устар. (устаревшее).

А вот еще одно слово, совсем из другого семей­ства, — укроп. Древние греки укропом и петруш­кой венчали своих героев и поэтов, мы кладем эти травки в суп. А как относились к укропу древние русичи?

Древние русичи под укропом понимали нечто иное.

В сказании конца XI века говорится о том, что, «когда монахи налили в чашу укропа, в ней вдруг оказалась жаба, конечно уже сваренная в такой воде». Очень таинственная история — но только по отно­шению к жабе. С укропом же все ясно. Укроп — это кипяченая вода, кипяток. Естественно, как бы жаба ни очутилась в кипятке, она должна была свариться. Кропить, кропать, накрапывать — родственники старого укропа. Исконное значение корня можно было бы объяснить так: стремительное выбрасыва­ние чего-то густого и мокрого. Кипящая вода выбра­сывает пузырьки, «соцветия крон» — вот и укропъ. Наш современный укроп тоже выбрасывает кроп-ки — множество мелких остро пахнущих цветков, которые собираются в кружева соцветий. По этому сходству с древнерусским укропом трава и получи­ла свое название, как только проникла на Русь. И тогда стало неудобно одним и тем же словом назы­вать и травку и кипяток. Появляется новое слово, образованное от глагола кыпети.

В летописи под 1382 годом говорится об осаж­денных врагом горожанах: «Граждане же воду въ котлахъ варяще, кыпятню, и льяху на врагов варъ». Современный кипяток с уменьшительно-ласка­тельным суффиксом -ок появился немного позже. Но еще и в XVII веке укропом по старинке могли называть кипящую воду.

В другом отрывке, на этот раз из летописи XVI века, мы встречаемся со словом, тоже образо­ванным при помощи суффикса: «поставил ключни­цу хлебную камену».

Ключница. Это слово не раз встречалось нам в романах прошлого века. Дядя Онегина «лет сорок с ключницей бранился...» Да, но знакомая нам ключ­ница (или ключник) — это тот, кто ведал продоволь­ственными запасами семьи или дома, это эконом. А в отрывке из летописи ключница имеет совсем иное значение: помещение для хранения зерна, ам­бар. Оказывается, было два слова, которые звучали совершенно одинаково, но имели различный смысл. Оба обязаны своим происхождением слову ключ.

Остановимся сначала на истории ключницы — амбара.

Производное от слова ключ первоначально име­ло очень широкое значение — всякое помещение, за­пираемое на ключ. Впоследствии слово ключница постепенно отстранилось от родительского ключ, теснимое другими словами того же типа: храмина, дом, изба, гридница, комара, хижа, оно стало обо­значать только амбар.

Но рядом существовало еще одно слово ключ­ница, обозначавшее человека, ответственного за сохранение самой главной средневековой пищи — хлеба. Мать князя Владимира Красно Солнышко, например, была ключницей княгини Ольги. Было известное неудобство в том, что и амбар, и женщи­на, хранящая от него ключ, одинаково ключницы. И потому с появлением татарского амбар нашей ключнице пришлось еще раз потесниться. С этого времени это только женщина, которой можно дове­рить ключи от амбара.

Дальнейшая судьба ключницы напоминает судьбу супруга: слово постепенно выходит из упо­требления. Мы встречаем его в книгах и можем объ­яснить его значение, но в жизни нашей оно нам не особенно нужно.

Так максимально конкретное слово постепенно стирается, подобно старой монете, побывавшей во многих руках, и уходит из языка.

Уходит, да не всегда. Иногда, казалось бы, и ушло, да вдруг и возвратится, сменив свое значение на прямо противоположное. Конечно, не само по себе, а опять-таки под влиянием всех ему подобных слов, в их системе. Посмотрим несколько случаев такого изменения.

Во всех родственных русскому языках сочетание сосать соску может быть понято одинаково: младе­нец, издавая чмокающие звуки, втягивает в рот мо­локо. Сосать молоко — втягивать его губами в рот. А доить молоко? Ну, доить молоко — значит, выце­живать его из вымени. В словаре, во всяком случае, именно так и сказано. В современном словаре.

А вот во всех древних языках, родственных рус­скому, глагол доить обозначал то же, что и сосать. Сосать соску, доить соску — все равно. Правда, есть одно но: о тогдашних сосках нам ничего неизвестно. Младенцы сосали и доили грудь. И древних текстов с этими глаголами сохранилось довольно много. Од­нако некоторые из них весьма странны, непонятны, вот такой, например: «Женщина доит дитя молоком». Это значение (кормить ребенка грудью) появилось в результате столкновения с глаголом сосать: в самом деле, два слова обозначали один и тот же процесс, но участниками этого процесса были двое: и кормя­щая мать, и младенец. Между словами произошло распределение обязанностей: доить — это кормить, сосать — кормиться. В южных славянских языках такое соотношение слов сохранилось до сих пор, а вот в русском оно снова изменилось. Молочное животноводство потребовало своих обозначений и терминов, и доить перешло в другую группу лексики, получило знакомое нам современное значение. Вполне возможно, что некоторое время доить упо­треблялось в различных значениях, поскольку ис­ходный его смысл годился для всех случаев. И лишь затем, подчиняясь законам развития слов и их значе­ний, оно сохранило только современное значение.

Существует много средств задержать исчезнове­ние слова, сохранить. На всякий случай. Хотя бы и на задворках лексикона, хотя бы со стилистической пометой, но сохранить.

О слове вонь в современных словарях говорится, что оно разговорное и обозначает дурной запах. И стилистическая помета есть, и суженное значение: только дурной запах. Если вы внимательно прочли этот рассказ, уже и без меня легко догадаетесь: коль скоро слово получило узкое значение и загнано в стилистический угол, значит, скорее всего, когда-то оно имело чересчур широкое значение и употребля­лось всеми и всегда. Конечно, так оно и было.

Это слово — родственник таким, как болгарское воня (вонь), сербское и украинское вонь (запах), чешское вуне (благоухание). Да еще в русском язы­ке сохранилось заимствованное из церковнославян­ского языка благовоние. Как его перевести? «При­ятный дурной запах»? У славян вонь имела искон­ное значение запах, любой запах. Но под влиянием церковнославянского языка хороший запах, аромат стали связываться с новым, первоначально искус­ственным (но искусным!) образованием благово­ние, и тогда за исконно славянским словом вонь стало постепенно закрепляться значение противо­положного характера, то есть плохой, дурной за­пах. Положение обязывает: раз уж хороший запах имеет свое название, остается сохранить за собою хотя бы значение дурной запах, пока вовсе из сло­варя не попросили!

В других славянских языках положение то же: вот в сербском, например, не укрепилось слово бла­говоние, а для обозначения дурного запаха имелось общеславянское смрад. Поэтому там старое славян­ское слово вонь сохранило свое общее значение за­пах. При изучении родственных языков это самое трудное: слова звучат одинаково, а значат подчас прямо противоположное.

История этого слова в русском языке прошла не­сколько этапов. В самых древних текстах, XII века, воин всегда обозначает запах вообще: «откуда же сладость в овощи и добры вони — ничто же не воняет (кроме самого овоща)». Выделенные слова означают запах, даже добрый запах. Нужно специ­ально добавить слово добрый, чтобы передать кон­кретное значение хорошего запаха.

А в текстах XVII века уже все перемешано. Вот в одном из них буквально рядом: с одной стороны, «яко воздуху наполнитися от воня мускусныя» — это о приятном запахе, о тогдашних духах; с дру­гой же стороны, описание дикой свиньи: «вепрь бо смрадом воняя и весь сквернен». Само сочетание с существительным смрад указывает на новое, те­перь более обычное значение глагола воняти (дурно пахнуть). Тем не менее, речь здесь идет не о вони, а о смраде. Вонь в современном нам значении ско­рее всего является производным от вонять, то есть даже по своему происхождению вторична. «Воняти

мускусом» — «воняти смрадом» — легкий сдвиг в сторону, небольшая вольность, может быть, поэти­ческая метафора, в конце концов, привела к печаль­ному финалу, хотя финал этот и был подсказан ме­стом слова в цепи родственных слов.

Изменения касаются не просто отдельных слов — отдельное слово само по себе не стало бы изменять­ся и вообще не могло бы измениться. Слово — это ведь условный знак. Изменяется не отдельный знак, а сразу целые группы знаков, связанных общей си­стемой. В самом деле, если в древности слово доить входило в одну группу, а теперь, слегка изменив свое значение и правила сочетания с другими словами, связано совсем с иной группой слов русского языка, ясно, что прежнее, древнее соотношение слов рас­палось, видоизменилось, стало другим.

В современном словаре мы находим много слов, которые кажутся одинокими в словарном море, слу­чайными сочетаниями звуков, которыми к тому же и редко пользуются. Вот одно из них — кляп.

Хорошее и звонкое слово, но часто ли оно нам нужно? Слово короткое, но в толковом словаре рус­ского языка объясняется длинно: кусок дерева или тряпка, насильно всовываемая в рот для предупреж­дения крика или кусания. Вот как: кусок дерева в рот, чтобы не кусался. Ну, понятно, при этом нужно руки связать, чтобы не пытался выдернуть кляп, и за волосы держать. Но словарь этих подробностей уже не отмечает. Оно и понятно: словарь, а не ин­струкция. А нам и того меньше нужно, всего лишь опорные части словарного описания: кусок дерева... насильно... в отверстие... закрыть...

Если вы внимательно всмотритесь в этот пун­ктирный набросок, то за ним, за его многоточиями вы увидите сложную историю слова, его прежние значения, его постепенное и неуклонное движение к современному короткому кляп.

Вот каким образом это происходило. Есть какие-то связи между корнями -кляп- и -кляч-. Во мно­гих славянских языках (и в русском также) они дают одинаковую россыпь значений. Например, наша кляча по-польски звучит клепа (похоже на кляпа). Общее значение слов с этими корнями — согнутый (насильно), это значение можно заметить и в диа­лектных русских словах. Илья Муромец, если вы помните, одного из своих противников повстречал «у тое у березы у покляпыя» — у согнутой, искрив­ленной березы. Та же самая кляпа, она же и кляча. Но связь с клячей у кляпы отдаленная, многие даже сомневаются, была ли такая связь или это результат довольно позднего совпадения в значениях.

В говорах, а еще больше в старых памятниках, есть и более близкие родственники кляпа: кляпец (ловушка, западня) — то же самое: кусок дерева... в отверстие... закрыть... Кляпыш — это деревянная пуговица на древних кафтанах. Раньше кляпышем называли еще плод миндаля, он похож на такую де­ревянную пуговицу. А кляпиной называли кривое дерево. И т. д.